Неточные совпадения
— Что вы говорите! — вскрикнул он, когда княгиня сказала ему, что Вронский едет в этом поезде. На мгновение лицо Степана Аркадьича выразило грусть, но через минуту, когда, слегка подрагивая на каждой
ноге и расправляя бакенбарды, он вошел в комнату, где был Вронский, Степан Аркадьич уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над
трупом сестры и видел в Вронском только героя и старого приятеля.
Соня упала на ее
труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к
ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке с страусовым пером.
В сад сошли сверху два черных толстяка, соединенные телом Лютова, один зажал под мышкой у себя
ноги его, другой вцепился в плечи
трупа, а голова его, неестественно свернутая набок, качалась, кланялась.
Ему живо представлялась картина, как ревнивый муж, трясясь от волнения, пробирался между кустов, как бросился к своему сопернику, ударил его ножом; как, может быть, жена билась у
ног его, умоляя о прощении. Но он, с пеной у рта, наносил ей рану за раной и потом, над обоими
трупами, перерезал горло и себе.
Труп Небабы лежал у церковной стены, а возле ружье. Он застрелился супротив окон своего дома, на
ноге оставалась веревочка, которой он спустил курок. Инспектор врачебной управы плавно повествовал окружающим, что покойник нисколько не мучился; полицейские приготовлялись нести его в часть.
Когда один из друзей его явился просить тело для погребения, никто не знал, где оно; солдатская больница торгует
трупами, она их продает в университет, в медицинскую академию, вываривает скелеты и проч. Наконец он нашел в подвале
труп бедного Полежаева, — он валялся под другими, крысы объели ему одну
ногу.
Трупы лесных великанов, тлея внутри, долго сохраняют наружный вид; кора их обрастает мохом и даже травою; мне нередко случалось второпях вскочить на такой древесный
труп и — провалиться
ногами до земли сквозь его внутренность: облако гнилой пыли, похожей на пыль сухого дождевика, обхватывало меня на несколько секунд…
Вслед за певчими приехал нанятый Тамарой катафалк о двух лошадях, черный, с белыми султанами, и при нем пять факельщиков. Они же привезли с собой глазетовый белый гроб и пьедестал для него, обтянутый черным коленкором. Не спеша, привычно-ловкими движениями, они уложили покойницу в гроб, покрыли ее лицо кисеей, занавесили
труп парчой и зажгли свечи: одну в изголовье и две в
ногах.
Он, кряхтя, но все-таки с легкостью, удивительною для его возраста, поднял
труп Женьки за
ноги и взвалил его на спину головой вниз, точно это была мясная туша или мешок с картофелем.
Нагибаясь над покойниками и освещая их оплывшим и каплющим огарком, он переходил от одного к другому. Наконец он остановился около
трупа, на
ноге которого было написано чернилами большими черными цифрами: 217.
Потом — пустые, как выметенные какой-то чумой, улицы. Помню: споткнулся обо что-то нестерпимо мягкое, податливое и все-таки неподвижное. Нагнулся:
труп. Он лежал на спине, раздвинув согнутые
ноги, как женщина. Лицо…
Посмотрите лучше на этого 10-летнего мальчишку, который в старом — должно быть, отцовском картузе, в башмаках на босу
ногу и нанковых штанишках, поддерживаемых одною помочью, с самого начала перемирья вышел за вал и всё ходил по лощине, с тупым любопытством глядя на французов и на
трупы, лежащие на земле, и набирал полевые голубые цветы, которыми усыпана эта роковая долина.
Постояв недвижно довольно долго, он подвинулся ближе и дотронулся
ногой до вытянутой окоченевшей руки
трупа.
Четыре человека матросов около бруствера за
ноги и за руки держали окровавленный
труп какого-то человека без сапог и шинели и раскачивали его, желая перекинуть через бруствер.
У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые
трупы лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху — лицо
ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мертвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачевки.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны
трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под
ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под
ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Стиснув зубы, он кое-как засветил огарок, вставил его опять в подсвечник и осмотрелся кругом: у окошка с отворенною форточкой,
ногами в правый угол комнаты, лежал
труп Кириллова.
Так как
труп предназначено было снести в ближайший (третий) пруд и в нем погрузить его, то и стали привязывать к нему эти камни, к
ногам и к шее.
Толкаченко и Петр Степанович подняли фонари, подхватили
труп под голову; Липутин и Виргинский взялись за
ноги и понесли.
Помимо отталкивающего впечатления всякого
трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его
ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки, сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
Окровавленный
труп его упал на помост, а отлетевшая голова подкатилась, звеня серьгами, под
ноги царскому коню, который откачнулся, фыркая и косясь на нее испуганным оком. Басманов последнею наглостью избавился от ожидавших его мучений.
У
трупа отрезали руки и
ноги, палачи разнесли их по четырем углам эшафота, голову показали уже потом и воткнули на высокий кол.
«Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с
трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце
ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…»
Пепел(отходит от Наташи). Пусти… прочь! (Смотрит на старика. Василисе.) Ну? рада? (Трогает
труп ногой.) Околел… старый пес! По-твоему вышло… А… не прихлопнуть ли и тебя? (Бросается на нее; Сатин и Кривой Зоб быстро хватают его. Василиса скрывается в проулке.)
Тогда она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер — ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына. И, сбросив
труп его с колен своих к
ногам изумленной стражи, она сказала в сторону города...
Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая
ноги от этой земли, кланяясь
трупам защитников города, брезгливо отталкивая
ногою поломанное оружие, — матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.
Он шёл задумчиво, наклонив голову, печальный и одинокий, среди каких-то развалин, всюду у
ног его валялись
трупы людей, оружие, а на заднем плане картины поднимался чёрный дым — что-то горело.
Мертвец с открытыми неподвижными глазами приводит в невольный трепет; но, по крайней мере, на бесчувственном лице его начертано какое-то спокойствие смерти: он не страдает более; а оживленный
труп, который упал к
ногам моим, дышал, чувствовал и, прижимая к груди своей умирающего с голода ребенка, прошептал охриплым голосом и по-русски: «Кусок хлеба!.. ему!..» Я схватился за карман: в нем не было ни крошки!
— А этот не подойдет? — спросил офицер и слегка ткнул
ногой один из
трупов.
Бездушный чурбан, не чувствующий даже обиды… и Вадим толкнул
ногою охладевший
труп и продолжал: Как отвратителен теперь он должен быть… но смотри, Ольга!
Но увы! еще не кончились его муки; пьяные безумцы прежде времени пустили конец веревки, который взвился кверху; мученик сорвался, ударился о-земь, — и
нога его хрустнула… он застонал и повалился возле
трупа своей дочери. «Убийцы! — прохрипел он… — вот вам мое проклятье! проклятье!..» — «Заткни ему горло!» — сказал Орленко… это было сожаленье…
Сознание погасло, как потухающий разбросанный костер, холодело, как
труп только что скончавшегося человека, у которого тепло еще в сердце, а
ноги и руки уже окоченели.
Через несколько дней, прожитых в тяжёлом, чадном отупении, он, после бессонной ночи, рано утром вышел на двор и увидал, что цепная собака Тулун лежит на снегу, в крови; было ещё так сумрачно, что кровь казалась черной, как смола. Он пошевелил
ногою мохнатый
труп, Тулун тоже пошевелил оскаленной мордой и взглянул выкатившимся глазом на
ногу человека. Вздрогнув, Артамонов отворил низенькую дверь сторожки дворника, спросил, стоя на пороге...
— Младший… Прости меня, царь, я не мог настоять на том, чтобы твое повеление было исполнено в точности… Младший натянул тетиву и положил уже на нее стрелу, но вдруг опустил лук к
ногам, повернулся и сказал, заплакав: «Нет, я не могу сделать этого… Не буду стрелять в
труп моего отца».
Это «мягкое» повернулось под
ногами Аполлинария и заставило его упасть, а когда он стал вставать, то увидал, что это
труп молодой крестьянской женщины.
Не забудь утешить и старца: он был всегда добрым человеком; рука его, вооруженная лютым долгом воина, убивала гордых неприятелей, но сердце его никогда не участвовало в убийстве; никогда
нога его, в самом пылу сражения, не ступала бесчеловечно на
трупы несчастных жертв: он любил погребать их и молиться о спасении душ.
Но Кувалда молчал. Он стоял между двух полицейских, страшный и прямой, и смотрел, как учителя взваливали на телегу. Человек, державший
труп под мышки, был низенького роста и не мог положить головы учителя в тот момент, когда
ноги его уже были брошены в телегу. С минуту учитель был в такой позе, точно он хотел кинуться с телеги вниз головой и спрятаться в земле от всех этих злых и глупых людей, не дававших ему покоя.
— Хочешь, я заставлю тебя, ехидна подлая,
ноги целовать у этого
трупа? Х-хочешь?
Посредине кубрика, на длинном обеденном столе, покрытом ковром, лежал капитан Пэд. Упорно не закрывавшиеся глаза его были обращены к потолку, словно там, в просмоленных пазах, скрывалось объяснение столь неожиданной смерти. Лицо стало еще чернее, распухло, лишилось всякого выражения.
Труп был одет в парадный морской мундир, с галунами и блестящими пуговицами; прямая американская сабля, добытая с китоловного судна, лежала между
ног Пэда. Вспухшие кисти рук скрещивались на высокой груди.
Труп положили на деревянный щит, употребляемый при погрузке, открыли борт и своеобразный морской гроб тихо скользнул по палубе,
ногами к воде.
Захотелось выйти на балкон, но неудобно было привлекать на себя внимание проходящих, и сквозь мутное стекло он стал разглядывать площадь, на которой тогда бесновалась толпа, трещали выстрелы и сорок семь беспокойных людей превратились в спокойные
трупы. Рядом,
нога к
ноге, плечо к плечу — как на каком-то парадном смотру, на который глядеть снизу.
Я ползу.
Ноги волочатся, ослабевшие руки едва двигают неподвижное тело. До
трупа сажени две, но для меня это больше — не больше, а хуже — десятков верст. Все-таки нужно ползти. Горло горит, жжет, как огнем. Да и умрешь без воды скорее. Все-таки, может быть…
Быть может,
ногой кто-нибудь задел, когда подбирали
труп, или нечаянно ногтем?
Благодаря толкам и газетным корреспонденциям, поднялся на
ноги весь прокурорский надзор. Прокурор наезжал в графскую усадьбу через день и принимал участие в допросах. Протоколы наших врачей были отправлены во врачебную управу и далее. Поговаривали даже о вырытии
трупов и новом осмотре, который, кстати сказать, ни к чему бы не повел.
Действительно, некоторые из товарищей довольно долго не могли привыкнуть к виду анатомического театра, наполненного ободранными
трупами с мутными глазами, оскаленными зубами и скрюченными пальцами; одному товарищу пришлось даже перейти из-за этого на другой факультет: он стал страдать галлюцинациями, и ему казалось по ночам, что из всех углов комнаты к нему ползут окровавленные руки,
ноги и головы.
Длинный черный гроб, сделанный непомерной глубины и ширины, ввиду сказанной нескладности
трупа, стоял на полу. В
ногах его горела свеча. Остальная комната была темна, и темнота эта ощущалась по мере удаления от гроба, так что у дверей из гостиной, чрез которые ожидали вдову, было совсем черно.
Но мне снова стало нехорошо. Озноб, странная тоска и дрожь в самом основании языка. Меня мутила эта падаль, которую я давил
ногами, и Мне хотелось встряхнуться, как собаке после купанья. Пойми, ведь это был первый раз, когда Я видел и ощущал твой
труп, мой дорогой читатель, и он Мне не понравился, извини. Почему он не возражал, когда Я
ногой попирал его лицо? У Джорджа было молодое, красивое лицо, и он держался с достоинством. Подумай, что и в твое лицо вдавится тяжелая
нога, — и ты будешь молчать?
Мы крались тихонько, едва ступая
ногами, как на дрохв, мы ползли так хитро и осторожно, что не шевельнули ни одного
трупа, не согнали ни одного ворона.
Мы подошли к окну. От самой стены дома до карниза начиналось ровное огненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за горизонт. А внизу под ним лежало такое же ровное темно-красное поле, и было покрыто оно
трупами. Все
трупы были голы и
ногами обращены к нам, так что мы видели только ступни
ног и треугольники подбородков. И было тихо, — очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых.
Она отбилась от нас и всю дорогу ехала совсем одна в своем шарабане, а в
ногах у нее — скорченный, полуразложившийся
труп ее мужа…